Аудиокнига облако в штанах маяковский

Славьте меня Я великим не чета. Я над всем, что сделано, ставлю "nihil". Никогда ничего не хочу читать. Книги? Что книги Я раньше думал - книги делаются так пришел поэт, легко разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак - пожалуйста А оказывается - прежде чем начнет петься, долго ходят, размозолев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения. Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая - ей нечем кричать и разговаривать. Городов вавилонские башни, возгордясь, возносим снова, а бог города на пашни рушит, мешая слово. Улица муку молча перла. Крик торчком стоял из глотки. Топорщились, застрявшие поперек горла, пухлые taxi и костлявые пролетки грудь испешеходили. Чахотки площе. Город дорогу мраком запер. И когда - все-таки- выхаркнула давку на площадь, спихнув наступившую на горло паперть, думалось в хорах архангелова хорала бог, ограбленный, идет карать А улица присела и заорала "Идемте жрать" Гримируют городу Круппы и Круппики грозящих бровей морщь, а во рту умерших слов разлагаются трупики, только два живут, жирея - "сволочь" и еще какое-то, кажется, "борщ". Поэты, размокшие в плаче и всхлипе, бросились от улицы, ероша космы "Как двумя такими выпеть и барышню, и любовь, и цветочек под росами?" А за поэтами - уличные тыщи студенты, проститутки, подрядчики. Господа Остановитесь Вы не нищие, вы не смеете просить подачки Нам, здоровенным, с шаго саженьим, надо не слушать, а рвать их - их, присосавшихся бесплатным приложением к каждой двуспальной кровати Их ли смиренно просить "Помоги мне" Молить о гимне, об оратории Мы сами творцы в горящем гимне - шуме фабрики и лаборатории. Что мне до Фауста, феерией ракет скользящего с Мефистофелем в небесном паркете Я знаю - гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете Я, златоустейший, чье каждое слово душу новородит, именинит тело, говорю вам мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю и сделал Слушайте Проповедует, мечась и стеня, сегодняшнего дня крикогубый Заратустра Мы с лицом, как заспанная простыня, с губами, обвисшими, как люстра, мы, каторжане города-лепрозория, где золото и грязь изъязвили проказу,- мы чище венецианского лазорья, морями и солнцами омытого сразу Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев людей, как мы, от копоти в оспе. Я знаю - солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи Жилы и мускулы - молитв верней. Нам ли вымаливать милостей времени Мы - каждый - держим в своей пятерне миров приводные ремни Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы "Распни, распни его" Но мне - люди, и те, что обидели - вы мне всего дороже и ближе. Видели, как собака бьющую руку лижет? Я, обсмеянный у сегодняшнего племени, как длинный скабрезный анекдот, вижу идущего через горы времени, которого не видит никто. Где глаз людей обрывается куцый, главой голодных орд, в терновом венце революций грядет шестнадцатый год. А я у вас - его предтеча я - где боль, везде на каждой капле слезовой течи распял себя на кресте. Уже ничего простить нельзя. Я выжег души, где нежность растили. Это труднее, чем взять тысячу тысяч Бастилий И когда, приход его мятежом оглашая, выйдете к спасителю - вам я душу вытащу, растопчу, чтоб большая- и окровавленную дам, как знамя.